Наконец перешли к "беседе", и тут началось.
- Заучить что-то - не значит стать зрелой личностью, - она качнула головой мерно и торжествующе, доставая один из протоколов моего допроса. - Вы называете своё течение радикальным либерализмом. Что это значит - радикальный либерализм? Дайте определение, я хочу убедиться, что вы понимаете, о чем говорите.
- Это система ценностей...
- Система ценностей - это не определение, - оборвала Малинина. - Мне надо чётко.
- Это и есть чётко. Вы хотите услышать - идеология?
- Так, что такое "радикальный"?
- Крайний, предельный.
- Так и запишем. Теперь что значит либерализм?
- Система ценностей, ставящая во главу угла свободу личности как наивысшую ценность - и права человека.
- То есть свобода личности превыше всего?
- Да, - согласилась я и пожалела, поскольку она немедленно записала это на полях. - Я сказала, не превыше всего, а наивысшая ценность!
- Это одно и то же.
- Стилистическая разница огромная! Там было "и права человека".
- Не надо мне права человека!
Я посмотрела на неё в отупении. Нечего другого было и ждать от эксперта гослаборатории, но на практике всё равно впечатляет. "Вам кажется, что вы надели маски - нет, вы их сняли..." Что будет дальше, уже стало ясно.
- И вы хотите сказать, что вы зрелая личность? Это анархизм! - победно заявила она.
- Не анархизм! - я дёрнулась (следователь тоже упоминал об анархизме). - Отличие в том...
- Не надо мне!
- Анархизм отличается от радикального либерализма...
- Не надо!
- Отличается тем, что...
- Всё, достаточно! Вы сказали "свобода личности превыше всего" - все!
- Анархизм отрицает законы! - выкрикнула я натужным голосом. - А либерализм стремится обеспечить свободу личности средствами закона!
- Не было у вас никакого закона!
- Да. Только - нового закона, другого!
- Хватит!
Ещё бы! Признать, что незрелый человек пошёл в радикальные либералы, а не в "нигилисты" - то же, что если бы незрелый человек пошел в молекулярные физики. Не способен он требовать других законов, да ещё и продумывать их, он может только жечь!
- Дальше, - она говорила холодно и цепко. - Что значит "пропагандировать"?
- Объяснять, истолковывать идеи и вызывать к ним сочувствие.
- Объяснять или вызывать сочувствие? Это не синонимы!
Пришлось улыбнуться её языковой авторитетности:
- Конечно, не синонимы. Потому и говорю: и то, и другое. Нельзя вызвать сочувствие к идеям, не объяснив их.
- Ну, можно, можно вызвать сочувствие, не объясняя... - протянула Малинина.
Подошли к экстремистским высказываниям.
- Вы считаете, что с террористами надо вести переговоры? Но они не ведут переговоров! Ладно, так и запишем: "С террористами нужно вести переговоры!"
- Да многие так считают, - усмехнулась я.
- Меня не интересуют многие. Дальше вот у вас: "После Норд-Оста я написала стихи". Что за стихи? Какие ещё стихи? Мне, собственно, не обязательно это знать. Стихи какие-то ещё... Что за незрелая позиция! - закончила эксперт, слегка сбившись.
- Там, кстати, сказано, что мне было 16 лет. Был поставлен вопрос об истории формирования убеждений.
- А вот ещё ваши слова: "Я также осуждала действия патриарха Алексия, который молился исключительно о спасении заложников, забывая при этом о целой страдающей республике", - она наклонилась вперёд и исступленно сверкнула глазами. - Ответьте: кто вы такая? Кто вы, чтобы осуждать патриарха? Известно ли вам, что возможности человеческого разума ограничены?
- И границы этого разума заканчиваются как раз доходя до патриарха Алексия? Или ещё пониже?
- Но вы согласны с тем, что человеческий разум не безграничен?
- Не безграничен, но должен стремиться к безграничности. А осуждать я имею право кого угодно.
- А станете ли вы осуждать Аллаха или Христа?
- Я осуждаю верующих, а не богов.
- Ну хоть на богов не посягаете, к счастью!
- Мне пока неизвестны факты, за которые их следовало бы осудить. Если станут известны - буду осуждать их тоже.
- Вы возомнили себя божеством. Эта завышенная самооценка позволяет вам взять на себя роль судьи. А мир не белый и не чёрный, он серый.
- Да - как зал суда: есть и белая сторона, и чёрная. Я не отрицаю, что есть обе, но выбираю сторону защиты.
- Инфантилизм.
- Это же антинаучно, вы что! - выплеснула я с долей здоровой диссидентской наивности.
- Не надо мне тут бросаться, - огрызнулась Малинина.
Обходясь без передышек, подошла к свободе слова.
- Вы считаете, что должны быть отменены санкции за любые высказывания?
- Да.
- Но это как - безнаказанность? Говори что хочешь?
- Нет, не безнаказанность.
- Но вы сказали - любые высказывания?
- Высказывания любые, но не безнаказанно. Должно быть рассмотрение на независимом телеканале.
- Это значит - безнаказанно! И после этого вы зрелая личность?
- У меня об этом диплом был рекомендован к публикации.
- Не важно. Правильно: говори что хочешь?
- Есть исключения: в суде нельзя лжесвидетельствовать...
- При чём тут суд! Всё что хочешь - да или нет?
Мне пришлось ответить "да", иначе пришлось бы отречься от всей концепции.
Приказ Берии
- В протоколе у вас: "Я считаю, что служба в силовых структурах является позорной и порочит каждого, кто к ним принадлежит". Как вы считаете, сотрудники милиции с вами согласны?
- Конечно, не согласны.
- Так почему вы объявляете, что служба их порочит, когда они считают иначе?
- Меня спрашивали о моей позиции.
- Нет! И почему вы смеете ущемлять их права?
- Позиция не может ущемлять права.
- Дальше! Вы говорите: "ФСБ и подобные спецслужбы должны быть ликвидированы как органы политического сыска". А что, в Америке спецслужбы слабые?
- Нет, в Америке достаточно сильные. А в Европе... Я считаю, что должны быть ликвидированы любые спецслужбы.
- Ага!
- Но я не борюсь за это во всем мире! - перекричала я.
- Так надо было говорить в протокол: любые спецслужбы должны быть ликвидированы. Потом - о милитаристском воспитании. По-вашему, в Америке его нет?
- Есть и в Америке.
- Вот. Так почему вы не занесли в протокол, что и в Америке милитаристское воспитание?
- Меня интересует ситуация в России. Права человека в Америке должны защищать американские правозащитники.
- Нет. Это демагогия! - с этим пунктом было покончено. - У вас говорится: "Ровно 65 лет назад, 23 февраля, была произведена сталинская депортация народов". Когда и откуда вам стало об этом известно?
- Впервые?
- Да.
- Года четыре назад я прочитала об этом в статье Анатолия Приставкина. Сайт не помню.
- Не помните - и вещаете об этом? И вы - зрелая личность?
- Подождите, вы спрашивали, когда я узнала об этом впервые. С тех пор я, естественно, читала много других источников.
- Мне нужен научный источник.
- Есть приказ Берии о депортации 23 февраля, я его читала.
- Где?
- В интернете.
- Интернет, знаете, такая вещь, где может быть написано всё что угодно. Мне нужен литературный источник.
- Литературный - то есть печатный?
- Да, печатный.
- То есть вы делите их на литературные и нелитературные по материальному носителю? Если Пушкина поместить в интернет, это не будет литературным произведением?
- Я кандидат наук и знаю, какими должны быть литературные источники. Назовите номер приказа.
- Не помню.
- Память у вас великолепная, я в этом уже убедилась, - казалось, она поймала невесть в какую ловушку со своими цифрами. - Значит, если не помните, то и не знали, - подытожила серьёзно.
Подлинность приказа Берии была поставлена под сомнение.
А вместе с приказом - и сам факт депортации.
Назад в Берию!
Благословение на бунт
В конце "беседы" в кабинет эксперта позвали Таню. Меня пересадили тут же за маленький угловой столик и дали писать рассказы по шести жанровым картинкам, по 10 минут на каждую. На самом деле картинки довольно статичные: напряжённо застывший человек с бумагами, сбросивший пальто на аккуратный письменный стол; расслабленно-самодовольный писатель-номенклатурщик; учитель, недоверчиво слушающий рассказ студента-реформатора; интеллигент-инженер, беседующий с рабочим; двое хитроватых заводских перед ревизией; лоснящийся сотрудник на полусогнутых ногах перед кабинетом директора. Кто есть кто по правде? Это моя трактовка, думаю, не в пользу - выведут настороженность как устойчивое качество характера. Но примитивизировать во избежание диагноза не хотелось.
Катая рассказы, я прислушивалась, как Малинина заливает по новой. Татьяну она обвиняла в том, что левша. Напирала на следующее: "Леворукость ставит вас на негативистские позиции и ведёт по плоскости отрицания!" Не полевеет правая нога...
Освободясь, я вышла из экспертного учреждения, Таня осталась там. Я дозвонилась до неё и успела сказать: "Будут гонять по протоколу, настаивай на собственных формулировках. Она пришивает инфантилизм..." В этот момент Малинина приказала ей выключить телефон - поняла. Рассказ самой Тани подтверждает, что с ней эксперт вела себя по той же схеме: любезность - вспышка гнева - инквизиторский фанатизм. Если это невменяемость, то она была дважды разыграна по нотам в один день и перед разными персонами.
Вот отрывки из "диалога" эксперта с Татьяной Стецурой: "Добравшись до протокола допроса, Малинина перестала церемониться и превратилась в инквизиторшу. Куски фраз из протоколов заменяла на "тя-тя-тя" и "ля-ля". Все факты, изложенные в листовке, подверглись отрицанию: приказ Берии о депортации, приказ о материальном стимулировании силовиков в период кризиса.
Насчёт последнего она спрашивала:
- И что же, там так и написано в приказе - на период кризиса для подавления? Откуда вам это известно? Назовите номер документа.
- На официальных сайтах МВД и Министерства обороны можно найти полные названия и номера.
- Вы не знаете, значит, это не факты, и не надо мне!
Следующий пункт.
- В армии приказы обсуждаются - да или нет?
- Нет, в том числе преступные.
- Меня это не волнует - да или нет?
Далее:
- Вы считаете, что всем, кто идёт воевать, нужно устраивать психиатрическую экспертизу?
- Да, так как они начинают повально мстить мирному населению.
О "предателях":
- В каком чине был Литвиненко? В каком подразделении работал? Дослужив до высокого звания, вдруг решил перебежать на другую сторону - как это называется?
- Политической эмиграцией... У каждого свой предел подлости - не каждый вор согласится убивать.
- Поэтому он пошёл к Березовскому?
- Нет, на пресс-конференцию.
Когда дошло до темы научных исследований - правового статуса правозащитных организаций - она думала, что от психологического давления у меня откажет память. Ей пришлось записать про преследования "Мемориала", "Центра содействия международной защите", "Сутяжника", дальше отказалась заносить.
Ухватилась за слово "антифашистский", когда речь зашла о митинге памяти Николая Прокопьева (бурята, убитого в Москве скинхедами).
- При чём здесь фашизм? - потребовала она объяснить.
Я пояснила современное значение этого слова: для совковой науки славянский фашизм - открытие (!). Как это характеризует научного работника? Дошло до закона об экстремизме.
- Вы за экстремизм?
- Против наказания за словесный экстремизм.
- Но слова тоже имеют последствия!
- Вы приравниваете слово к действию.
- Слово есть поступок - да или нет?
- Да, речевой поступок.
Наши речевые поступки она справедливо назвала деятельностью. Когда стала меня допрашивать на религиозную тему. Тут она опять резко изменилась - одела очки, заложила руки крестом, надменно и аккуратно приступила: "Вот ваша мама на допросе сказала, что вы православная. Это так?" - Я подтвердила. - Во сколько крестилась, как часто хожу в церковь, беру ли благословение? - Благословлялась ли на мою деятельность, и как зовут батюшек? - Имен всё равно не получила. - Сколько раз в жизни и как давно исповедовалась? У кого? - Не более десяти раз, последний раз более года назад, у кого, не скажу.
Скрежет зубовный, обвинения во вранье. Не имею я права называться православной. Горделивая, нераскаянная, непогрешимая".
Я - смею критиковать богов. Татьяна - смеет получать благословение на бунт.
У меня возникла мысль: в самом расцвете деятельности института Сербского эта чекистская матрона тоже была в самом расцвете сил. Не привлекали ли её тогда к подобным процессам? И если да - апеллировала ли она в атеистическом СССР к непогрешимости Христа или Аллаха? Или апеллировала земными категориями: и бог и царь - генеральный секретарь?
А в ночь после экспертизы в бешено жарком июньском городе выпал снег. Земля, что ли, крутанулась быстрее? В голову лезли странные вещи. Зелень - это очень хорошо. Снег - тоже очень хорошо. Но всё вместе - страшно. Свобода слова - это хорошо. Правоохранительная система - тоже хорошо. Но когда правоохранительная система падает на свободу слова, подминает её под себя и замораживает живьём, то задумаешься, место ли им на одной земле. И не заслужила ли свобода слова такого реквиема по себе в день её гражданской казни?
Надежда Низовкина, 18 июня 2009 г.