ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕПРЕССИИ В ЗАБАЙКАЛЬЕ.

                               ДЕЛО НАДЕЖДЫ НИЗОВКИНОЙ И ТАТЬЯНЫ СТЕЦУРЫ.

                                            Москва, Независимый Пресс-центр,

                                                       17 декабря 2010 года  

             Участники  пресс-конференции:

·       НАДЕЖДА НИЗОВКИНА, правозащитница, преследуемая властями Бурятии, сопредседатель региональных отделений движения «Солидарность» Бурятии и Забайкальского края;

·       ТАТЬЯНА СТЕЦУРА, правозащитница, преследуемая властями Бурятии, сопредседатель региональных отделений движения «Солидарность» Бурятии и Забайкальского края;

·       ЕЛЕНА САННИКОВА, эксперт движения «За права человека.

Елена Санникова.  Мы будем говорить о политических репрессиях в Забайкалье, в частности о деле присутствующих здесь Надежды Низовкиной и Татьяны Стецуры. Их судят по 282-й статье УК РФ, судят  фактически за их общественно-политическую и  правозащитную деятельность. Почему за правозащитную? Потому, что в их обвинении есть острые тексты в защиту конкретных людей, преследуемых властью по политическим мотивам.

Одна из листовок, которая им вменяется в качестве пункта обвинения — это текст в защиту человека, которого депортировали из Бурятии в Узбекистан.  Сейчас он находится в заключении в Узбекистане, и,  возможно, подвергается пыткам.  У него было российской гражданство, российский паспорт,  он 10 лет спокойно жил в Бурятии, никто к  нему никаких претензий не имел,  и вдруг именно в тот момент, когда он инициировал строительство мечети,  вдруг оказалось, что его запрашивает Узбекистан на предмет экстрадиции, будто бы он замешан в беспорядках в Андижане. Хоть — как он может быть замешан, если он в это время жил в Бурятии, ни сном, ни духом не зная о происходящем в Андижане. Но он, мусульманин Бахтияр Умаров, активно взялся за строительство мечети в Бурятии. Властям это не понравилось, у них исламофобия, у них страх перед любой общественной инициативой,  и есть все основания полагать, что это они и  обратились к узбекским властям с просьбой объявить Умарова в розыск. «Бурятия, не будь Андижаном!» написали в листовке Надежда и Татьяна. Не выдавай ни в чем не повинного человека на растерзание. Второй текст — в защиту Елены Маглеванной, которую в тот момент судили в Волгограде за статью в интернете. А статья  была о крайне тяжелом положении заключенных чеченцев в местах лишения свободы, о жесточайших пытках. Третий текст — о депортации чеченцев и ингушей 23 февраля 1944 года.

Вот за эти тексты Надежду и Татьяну судят, и грустно читать их обвинительное заключение, потому что какими-то отдельными формулировками оно напоминает политические дела 30-летней давности, напоминает мне и мое обвинительное заключение.  Я была в таком же возрасте, как Надежда и Татьяна, когда меня четверть века назад судили по 70-й ст. за антисоветскую агитацию и пропаганду. И грустно сознавать, что стиль и методы ФСБ остаются теми же, характер репрессий тот же. То есть, политические репрессии в том прежнем духе власть стремится вернуть в полной мере. В 90-е годы мы надеялись, что прошлое в таком вот отвратительном виде, в виде репрессий за правозащитные тексты не вернется,  но, оказывается,  тоталитарное прошлое так просто не изжить, оно имеет тенденцию возвращаться.

Поскольку для возбуждения уголовного дела такого рода (а это далеко не первый случай)  используется 282-я статья, встает вопрос о правомерности существования 282-й статьи в Уголовном кодексе.  Статья предусмартивает ответственность за возбуждение ненависти по отношению к расе, социальной группы, нации, но применяется она на практике вот таким образом, что социальной группой объявляется ФСБ (первый пункт обвинения Надежды и Татьяны, будто текстом в защиту высылаемого в Узбекистан Умарова они возбудили ненависть к социальной группе ФСБ),  во втором тексте они будто бы возбудили ненависть к социальной группе «силовые структуры»,  и в третьем пункте — к социальной группе «сотрудники ФСИН» (обратите внимание на этот ряд: сотрудники ФСИН  пытали заключенных, об этом написала Елена Маглеванная, ее судят, за нее  заступаются Надежда и Татьяна, и за это теперь их судят, то есть за то, что они лишний раз предали огласке информацию о преступлениях этих нарушивших закон сотрудниках ФСИН). То есть вот такое нагло-произвольное толкование понятия социальной группы входит в практику. Это очень опасная тенденция. При такой трактовке любая справедливая критика представителей власти может быть подогнана под эту статью.

Это — обманчивая статья. Ненависти и розни с ее помощью все равно не победить. На практике же она используется не для борьбы с разжиганием ненависти и розни, а для политических репрессий, для подавления свободы слова в стране.

В этой ситуации нужно ставить вопрос о полной отмене статьи 282-й. Необходимость этого требования уже остро назрела.

Надежда Низовкина.  Я хочу сказать, что наше дело, которые сейчас находятся в судебной стадии, становятся поводом для осуществления преследований в отношении всей оппозиции Бурятии и Забайкальского края, поскольку в последние полгода, точнее, начиная с августа этого года в Бурятии наблюдается серьезный всплеск гражданской активности. Достаточно назвать такие факты, как образование сразу двух движений из очень маленькой горстки оппозиционеров, это — коалиция за свободные выборы и бурятское отделение движения «Солидарность». Мы являемся соучредителями обоих этих движений и это дает возможность давления на наши политические акции, пресечения нашей организации первого в Бурятии митинга Стратегии-31, задержания участников сбора подписей в защиту муниципальных выборов с изъятием подписных листов. И в первую очередь пресечения целой серии акций за отмену 282-й статьи, которые проводились в Улан-Удэ и в Забайкалье. Участники этих акций требовали привлечь себя к уголовной ответственности по 282-й статье в случае, если не будет прекращено уголовное дело против нас. Они демонстративно распространяли наши листовки и статьи , как раз те, которые нам инкриминируют, и даже распространяли их другими способами, то есть на больших стендах в увеличенном виде, с плакатами, там же были флаги Солидарности. К этой акции присоединились некоторые представители коммунистов. Подобные действия не свойственны для большинства городов и, видимо, они чрезмерно просветили население относительно того, что такое политические статьи, что такое право на собрания и демонстрации, что такое избирательные права, вся эта чрезмерная информированность населения и его широкое примыкание к нашей прежней небольшой группе демократов чрезвычайно взволновала силовые структуры. 4 августа в ходе задержаний на акции по сбору подписей в защиту выборов мэра на следующий день нас забрали около дома и повезли в суд, сделав его местом задержания. Не суд уголовный, а суд административный. Для того, чтобы не пустить на публичные слушания. Для того, чтобы отсечь оппозицию от процесса по изменению устава города.  Казалось бы, это — чисто муниципальные проблемы, но именно такие низовые муниципальные проблемы служат иногда источником мощной самоорганизации общества. Наша «Солидарность» разрослась только на этом вопросе. После этого она активно включилась в борьбу с 282-й статьей и как часть этого с нормой относительно разжигания ненависти к социальной группе. Поскольку 27 октября был проведен пикет, который перерос в митинг в нашу защиту, и с требованием привлечь себя к уголовной ответственности, то 30 октября ко мне на дом как к организатору митинга 31-й стратегии приехали сотрудники центра противодействия экстремизму, приехали на дом и начали допрашивать меня относительно  прошедшего разрешенного пикетирования. Поскольку пикет был, действительно, санкционирован, я согласилась ответить на вопросы и, действительно, подтвердила тот факт, что распространялись наши листовки, распространялась коалиционная листовка, в которой содержались как раз сами по себе требования нашей защиты и отмены статьи 282, я отказалась при этом назвать организаторов, но подтвердила, что являюсь организатором 31-й стратегии.  После этого мои только что полученные показания по другому факту, по митингу в нашу защиту, были мне тут же представлены как доказательства готовящихся противоправных действий на 31 число, то есть на завтрашний день. И стоит при этом отметить, что предыдущие дни они не приходили, не пытались меня допрашивать на это счет.  Поскольку прошедшая акция не может служить доказательством готовящейся, то подписывать я его отказалась, после чего были попытки несанкционированного обыска в жилище, после чего пришлось физически защищаться и впоследствии приехал прокурор для того, чтобы разрешить эту ситуацию. Стало известно, что готовятся приехать и представители прессы тоже. Тогда предостережение о недопустимости нарушения закона (так это официально называется) было положено на стол без всяких уже комментариев от прокурора и от спецслужб, и они объявили, что митинг стратегии 31 они на завтра отменят, надавив на мэрию города.

На следующий день митинг мы все-таки провели, распространив вот это предостережение,  сообщив прямо с площади о том, какому давлению мы подвергались, о том, что разыскивали Татьяну Стуцуру как второго организатора, разыскивали Сергея Дамбаева, также организатора 31-й стратегии,  также сопредседателя «Солидарности». 

4 ноября силовым образом было прекращено пикетирование в нашу защиту и против ст.282-й  уже в Петровско-Забайкальском, т.е. в соседнем регионе.  С целью воспрепятствовать объединению оппозиции 2-х  соседних субъектов Бурятии и Забайкальского края они начали целый виток репрессий уже там.  Наше задержание сопровождалось насилием, была задержана журналистка Наталья Филонова, редактор газеты «Всему наперекор», независимой газеты, специализирующейся на защите прав человека в регионе.  В свое время Наталья Филонова занималась защитой бурятской  автономии от незаконной ликвидации округов в рамках укрепления регионов, за что также преследовалась властями. Но в этот раз произошли совсем дикие вещи. Во-первых, ей во время задержания сломали палец, во-вторых, когда мы обращались за медицинским освидетельствованием, туда приехал следователь и представители милиции на 3-х машинах, они  оказали давление на поликлинику, которая снимала побои, и через несколько дней уже другой следователь нас допрашивал по факту наличия признаков состава преступления ст.319-й  (оскорбление представителя власти). Правда, вместе с тем, как они заявили, решается вопрос и о привлечении сотрудника милиции за превышение должностных полномочий. Но события пошли своим чередом, начали допрашивать уже оппозицию Забайкалья на предмет связи с нами, и в целом на предмет убеждений людей, самой Наталье Филоновой начали поступать угрозы ее жизни и угрозы отнять у нее приемного ребенка. Несколько сообщений в прессе (кстати, ваше сообщение, Елена, тоже)  о нашем задержании 4 ноября и о том, что ребенок остался один), сообщение Татьяны Стецуры об этом эпизоде  были собраны и отданы в органы опеки и попечительства с подчеркнутыми местами, именно о том, что ребенок присутствовал на несанкционированной акции и остался один в момент задержания. Ей было предъявлено обвинение в ненадлежащем воспитании ребенка, в том, что Наталья его брала на политические акции. Наталья Филонова, сама делегат съезда «Солидарности» от Забайкальского края, действительно взяла ребенка на гражданскую акцию, но почему мирные акции власти считают недопустимым местом для пребывания ребенка, будто это — место военных действий? Судя по всему, мы должны  воспринимать сотрудников милиции, которые задерживают мать у ребенка на глазах, как  воюющую сторону. Из этого всего хочу заключить, что мы, подсудимые по 282-й статье, находим эту статью не только недопустимой, но и дающей возможности к в витку других  репрессий в отношении всех лиц, сотрудничающих с нами, всех наших союзников. Вся наша борьба, которая поднялась сейчас, и в защиту избирательных прав, и в защиту свободы слова и собраний, объединила собой не только демократическую оппозицию Бурятии, но и волонтеров,  и аполитичных людей, и сторонников бурятского национального движения, и, что самое неожиданное,  представителей КПРФ во главе с главой парламентской фракции Вячеславом Макаевым, они присоединились к нашей коалиции. И я рассматриваю нынешнее давление на нас в ключе именно давления на всю объединенную оппозицию, подчеркиваю, уже даже не только демократическую оппозицию, на все гражданское движение, включая в себя политиков, таких, как члены солидарности, демсоюза  или КПРФ. 

Могу добавить, что судебное дело сейчас находится на стадии допроса эксперта. Это — отдельный разговор, допросы проходили с грубыми  нарушениями.  В связи с нашим выездом на съезд Солидарности нам не дали возможности окончательно завершить допрос эксперта-лингвиста и допрос эксперта-психолога.

Передаю слово Татьяне.

Татьяна Стецура. Я могу коротко рассказать о том, что произошло с тех пор, когда мы приехали из Москвы в начале лета этого года.  Мы выяснили, что, оказывается, нас уже объявили в федеральный розыск. Когда мы приехали, в тот же день к нам явился сотрудник центра Э и провел с нами негласную беседу с выяснением наших дальнейших намерений без пояснения процессуальной цели визита. В течение 2-х часов он обременял нас своим обществом. Выяснилось, что за время нашего отсутствия сменили уже третьего следователя в нашем уголовном деле. Таким образом вывели из-под удара нашего прежнего следователя, у которого была допущена основная масса процессуальных нарушений. Новый следователь попытался от себя прикрепить к нам двух государственных адвокатов-назначенцев, мы отказались от этого, однако на него это не возымело никакого действия, тогда нам пришлось действовать не процессуальными методами, просто обыкновенным отказом участвовать в следствии и подписывать процессуальные документы. Только после этого он пошел нам навстречу и убрал этих 2-х адвокатов.  Дело вскоре было передано в суд, в начале августа началось судебное разбирательство. Из 26 свидетелей обвинения  15 человек — милиционеры, которые разным образом имели отношение к нашему делу и потому свидетелями быть не могут.  Было очень много нестыковок в их показаниях, хоть они должны были быть добросовестными свидетелями, потому что некоторые из них были наблюдателями: видели, как мы  расклеиваем листовки, были свидетелями наших акций, пикетов, митингов, но однако же даже у них были странные грубые нарушения. Сейчас идет допрос свидетелей с нашей стороны, мы заявили о допросе руководителя следственного отдела, который допрашивал не процессуальным методом Надежду в течение нескольких часов у себя в кабинете в присутствии нескольких сотрудников ФСБ. Допрос велся как раз по факты проведения нами митинга в защиту Бахтияра Умарова Они изучали коллективно при Надежде листовку «Бурятия, не будь Андижаном», устно заявили о том, что здесь есть очевидные признаки экстремизма и нужно давать дальнейший ход выяснению обстоятельств, после чего и было спустя несколько месяцев возбуждено уголовное дело, но уже почему-то по другому факту, а факт распространения «Бурятия не будь Андижаном» в защиту Бахтияра Умарова  был приобщен уже после, как бы между делом.

Мы допрашивали всех троих свидетелей, всех трех следователей по нашему делу. Следователи, конечно, говорят, что они много чего не помнят, прошло очень много времени, собственно, то же говорил и начальник ОВД, который стоял и нагло улыбался, который говорил, что ничего не помнит, потому что у него в день бывает по 120 дел, поведение у этих свидетелей довольно наглое, циничное. Также мы допросили  эксперта психолога Малинину которая проводила по нашему делу экспертизу в психологической части и начинала говорить правду только тогда, когда мы напоминали об уголовной ответственности.

Еще мы хотели сказать о тех репрессиях, которые последнее время учащаются у нас в республике. У нас такое прецедентное дело. Я считаю, что оно прецедентное не только для Бурятии, но и для России в целом. У нас собираются выслать из страны студента Бурятского государственного университета Дайсукэ Номура, буквально в эти дни уже вынесено постановление о выдворении его с территории РФ.  Этот студент родом из Японии, он у нас уже в течении нескольких лет изучал русский язык. Его высылают за религиозные убеждения.  Он — иеговист. Наше местное ФСБ решило инициировать это дело через местное отделение миграционной службы. Они даже не скрывают факта своего присутствия в деле, настолько очевидно лоббирование этого дела именно  ФСБ, и просто странно, почему они так себя ведут.  Например, первый допрос в миграционной службе почему-то проводился именно сотрудником ФСБ. В первой инстанции это дело было закрыто за отсутствием состава  административного правонарушения. Однако прокуратура подала надзорное представление, дело вернули и вынесли уже нужное ФСБ решение. Сейчас Дайсукэ пытается обжаловать это решение, хотя, конечно, у него очень мало шансов, решение практически полностью утверждено. И сейчас ему даже не дают возможности остаться до момента вынесения официального решения об отказе в удовлетворении его требования. Он пытался приостановить решение об экстрадиции и о лишении его визы.  Они заявляют, что он жил по студенческой визе, а должен был для того, чтобы иметь свои религиозные убеждения, параллельно еще религиозную визу получать.  Но две визы не выдаются.  И вообще  он заявляет, что у него не было цели заниматься религиозной деятельностью. И, разумеется,  из тех документов, которые были представлены в суде первой инстанции, и в  документах, которые мы видели, о его образовательной деятельности, очевидно, что он был добросовестным студентом и в этой части к нему не может быть никаких претензий.

Но печально и то, что наш Бурятский государственный университет   тоже встал на сторону обвинения, то есть ФСБ, и по требованию ФСБ заявил, что Дайсукэ не посещал занятия, занимался религиозной деятельностью в ущерб образовательной. Такая позиция нашего университета, я думаю, войдет в историю. Дело беспрецедентно по количеству процессуальных нарушений, по тем документам, на которые они ссылаются в объяснении своих требований его высылки.  То есть, если они ссылаются на какой-то приказ ФСБ, МВД, миграционной службы, а у нас в законе сказано, что религиозные убеждения люди с гражданством РФ и без гражданства могут осуществлять на равных основаниях. Так что если они предъявляют ему претензии, нужно ссылаться не на какой-то указ, а на что-то повыше. Мы сейчас решаем вопрос о том, чтобы передавать это дело в Европейский суд, я собираюсь представлять его интересы там,  думаю, что решение предрешено, но наши власти так борзеют потому, что знают, как долго происходят разбирательства в не российских инстанциях.

Надежда Низовкина.  То, что с нами происходит, служит основанием не только для прямого давления на оппозицию, но и для давления на тех, кто не связывает свою жизнь с политикой, кто всего лишь связан или был связан с нами и с другими представителями наших движений и коалиций. Например у Натальи Филоновой сделали осведомителем ее собственного мужа. Несколько лет назад при укрупнении округов она оказывала поддержку Бурятскому национальному движению, муж замахивался на нее арматурой, сейчас он снова угрожает ей ножом, запрещает подходить к компьютеру. Наталья все-таки решила обратиться в милицию по поводу угроз убийством, и там ей сказали: «Вы же понимаете, это — дело не семейное, оно выходит за рамки семейного конфликта,  мы не будем в него вмешиваться». У нее не приняли заявления.  Наше с ней задержание 4 ноября в Петровске-Забайкальском было санкционировано непосредственно мэром города.

Последний раз 10 декабря перед вылетом на съезд Солидарности у нас в городе тоже произошло задержание, нас забрали за акцию в защиту Дайсукэ Номура. И санкционировал это задержание  один из высоких начальников городской администрации . То есть получается, что сотрудники милиции даже не пытаются скрывать, что претензии исходят не от них, ни разу они не назвали нормы закона, по которым они разгоняют одиночные пикеты, на каком основании у нас летом изъяли подписные листы (они их не вернули и сделали вещдоками), они обжаловали оправдательное решение суда по тому административному делу... Каждый раз происходит одно и то же. Для репрессивных действий избираются самые разнообразные способы. Факт, что нас вызывал на допрос мэр, сейчас пытаются скрывать. 

Действия относительно слежки за нами, относительно всей спецслужбистской координации нашего дела осуществляет официально центр противодействия экстремизму, то есть центр «Э», в действительности делом занимается ФСБ.  То есть одна спецслужба, более закрытая, делегирует свои полномочия другой структуре, якобы находящейся в структуре МВД.  Всюду высшие начальники скрываются от того, чтобы нести ответственность за свои преступные приказы. А наши бывшие научные руководители, сотрудники наших кафедр, те, с кем мы занимались преподаванием, те, с кем мы занимались научной деятельностью, они полностью меняют свои показания, данные на следствии,  они заявляют, что не видят научной ценности  в наших работах, в которых мы отстаивали еще несколько лет назад свой протест против наличия в кодексах, в правовой системе России ответственности за вербальные преступления, то есть и 282-й статьи, и статьи об оправдании терроризма, и статьи о  публичных  призывах к  насилию, и так далее. Мы все их классифицировали, в частности я в своем дипломе провела классификацию этих преступлений, точнее говоря, правонарушений, будь то против безопасности государства, будь то против неприкосновенности частной жизни, и на тот момент наша кафедра давала этому высокую оценку, дословно: «не имеет аналогов в мире». То есть они таким образом оценили классификацию вербальных правонарушений, какую какую ранее никто не делал, никто не предлагал альтернативного механизма отмены этих норм, изъятия их из УК, из ГК, из КОАПа, и замену их на независимую площадку телеканала, то есть на дискуссионные методы разрешения этих споров. Сейчас они отрекаются от этого. И только  представители «Солидарности» и бурятского движения  готовы поддерживать нас.

Психолого-лингвистическая экспертиза, по которой мы сейчас допросили наших экспертов, так и осталась не расшифрованной, поскольку наши вопросы судьей отводились, поскольку Наталья Филонова как  представитель прессы была из зала суда выгнана, поскольку эксперты сидели в кабинете судьи до начала допроса, а другие свидетели почему-то никогда в кабинете судьи не сидели.

Проводится одна основная линия в ответах главных свидетелей: любой текст, который содержит в себе критику, разоблачение, осуждение режима, любой такой текст является экстремистским. Я сейчас совсем не преувеличиваю, а дословно повторяю то, что они говорили. Любой текст, в котором в противовес негативу, в противовес разоблачению не дается позитивной оценки какого-то события, является экстремистским. Любой текст, содержащий резкие эмоциональные выражения, риторические вопросы, оценочные высказывания  является экстремистским. При этом эксперт Судоплатова перечисляла характеристики публицистического текста и, как ни странно, он тоже содержал и резкие выражения, и оценочные высказывания, и эмоциональные характеристики, но она отказалась назвать разницу между публицистическим текстом и экстремистским. Она отказалась назвать разницу между экстремизмом и критикой. Она открыто говорила такие слова: в ваших текстах проводится линия разоблачения. Она говорила: текст, который обвиняет в «зачистках» или геноциде сотрудников силовых органов, не может не быть экстремистским.  Текст, который обвиняет органы ФСБ в незаконной экстрадиции человека, не может не быть экстремистским. Но больше всего в этом поражает, что эксперт открыто заявляет: ваши тексты клеились на заборах, и поэтому они не могут являться публицистическими, а являются экстремистскими.   Или же они распространялись самиздатским способом, поэтому не могут.  Мы спросили: какая же была надобность в вас как эксперте-лингвисте, если достаточно того, что он висел на заборе?  В другой раз она сказала, что  текст раздавался в виде листовок, и это — критерий, по которому его можно определить как экстремистский.

Судья отводила все наши вопросы к экспертам, и нам приходилось делать буквально виртуозные вещи, чтобы что-то спросить. Например: является ли обвинительное заключение экстремистским текстом, ведь про нас там не сказано ничего хорошего: он содержит риторические приемы, несмотря на то, что это юридический текст,  он содержит массу оценочных высказываний, так же как и их экспертное заключение.  Он не дает никакой позитивной оценки нас как обвиняемых. Разумеется, этот вопрос был отведен. Мы спрашивали: в чем разница между критикой и экстремизмом? Или, например, эксперт заявляет: эти тексты  оказывают негативное воздействие на неокрепшую критику подростков. Каким образом, спрашиваем. На этот вопрос она не отвечает, но заявляет, что нами как авторами были использованы намеренно эмоциональные и выразительные языковые средства, воздействующие именно на молодежь.  Не ответила, почему она ставит знак равенства между «информировать» и «критиковать» в собственном же заключении. Какой бы вопрос мы не задали, что такое, например, политический памфлет, имеет ли значение носитель информации, будь то листовка или диск,  или, например, интернет-форум,  или газета «Свободное слово», или что такое критика, или, например, что она может сказать относительно информирования читателей по конкретным фактам,  по конкретным доказательствам, какие бы вопросы не за задавались, вплоть до самых простых вопросов, что такое критика, каковы критерии публицистики, на все на это эксперт-лингвист каждый раз отвечала: это не было предметом моего рассмотрения,  такие вопросы передо мной не ставились.

Кроме того, выяснился интересный факт, что экспертное заключение  она не  сама писала, что имеется большой кусок, выдернутый из психологической части экспертизы, который принадлежит вообще не ей, что она, подписав комплексное экспертное заключение, которое должна была писать в совокупности с психологом Малининой, она его подписала, но не читала. Она выполнила свою часть и отдала ее следователю. На вопрос, допустимо ли это с точки зрения методологии, она ответила: разные методики бывают.  Так же вела себя и эксперт Малинина. Она тоже каждый раз отвечала, что такой вопрос перед ней не ставился, но подошла она к вопросу более творчески, то есть, например, начала говорить, что нам далеко до Солженицына,  что выдавать себя за мучеников мы не имеем права, за правозащитников тоже, деятельность наша носит квази-правозащитный характер, что защищаем мы не конкретных лиц, а говорим об общих вещах. При этом, говоря, например, о Солженицыне,  она утверждала, что Солженицына интересовало страдание народа. Мы спрашиваем: но, может быть, его тоже волновало страдание народа, а не конкретных людей, вы же не проводили ему комплексную психолого-лингвистическую экспертизу. Вопрос отводится. 

Предвзятость судьи на допросах экспертов носила гораздо более категоричный и невыдержанный характер, чем при допросе любых свидетелей, будь то защита или обвинение.

О самой судье. Ее зовут Ирина Левандовская, она молодая, амбициозная, мы думаем, она усердно добивалась того, чтобы получить это дело в свое производство. Каждый наш вопрос она повторяет свидетелю, переиначивая на свой лад.  Например: подсудимая задает этот вопрос с целью получить у вас такой-то ответ, это для вас опасно в таком-то случае, поэтому скажите вот это. Доходит до прямых указаний: это говорите, это не говорите, на это можете отвечать,  на это нет... Таким вот образом она разъясняет более неискушенным свидетелям якобы непонятные вопросы.

Мы в качестве свидетелей вызываем сотрудников центра противодействия экстремизму, вызываем начальника отдела, всех следователей, которые у нас сменились, и все они, очевидно, отстают от судьи Левандовской, она каждый раз считает необходимым объяснять им прямо в зале суда, чего им следует опасаться, чего им не следует говорить и что им нужно сказать.  Наши вопросы отводит на основаниях: это политическая дискуссия, это теоретизирование, это вам не вменяется в вину, то есть она не позволяет задавать вопросы относительно так называемой избирательности, не позволяет развивать тему того, что нами написаны десятки и сотни статей, листовок, сообщений на форуме, что у нас имеются десятки выступлений устного характера на конференциях и на митингах, что, таким образом, эти статьи выбраны произвольно, что по одной статье два уголовных дела заведено за два эпизода распространения. Почему не завести тогда 300 уголовных дел за 300 эпизодов распространения?  За сотни сайтов, по которым они разошлись?

Важно сказать, что так называемое уголовное дело, которое в отношении нас ведется — это в действительности совокупность из четырех отдельных уголовных дел, каждое из которых влечет максимум 2 года лишения свободы.  Совокупность преступлений может образовать два года плюс два, и плюс два, и плюс два, и путем частичного сложения восемь лет могут быть уменьшены лет на несколько, для приличия.

Наша пресса, распространяемая пресс-службой ФСБ и следственным комитетом, утверждает, что нам грозит максимум два года.  Даже телевидение показывает в целом неоднозначную информацию, скрывает информацию о том, что возбуждено 4 дела и срок может исчисляться по совокупности преступлений, нам может грозить до восьми лет. И на этот счет хотелось бы развеять все недоразумения.  Срок нам грозит выше, показания мы даем самообвинительные, подтверждаем коммуникативные намерения в выступлениях против силовых структур,   дискредитации, ликвидации некоторых из них, и просим не поддаваться на «смягчающую» информацию, исходящую из пресс-служб различных силовых органов,  которые уверяют, что реального срока ни в коем случае не будет и преступлений не 4, а одно.

Елена Санникова. Одним словом, мы имеем дело с очередным абсурдным процессом в духе антиутопии. Такие процессы у нас стали уже обыденностью, а этот процесс отличает только то, что дело возбуждено совершенно на пустом месте. Мне жутко было слушать то, что рассказывала Надежда, дико, когда в официальном месте, в зале судебных заседаний происходит такой театр абсурда, откровенное попрание элементарных норм законности и конституционности. Все три текста, за которые судят Татьяну и Надежду, есть в обвинительном заключении, ни один из них под действие 282-й статьи не подпадает. Никакого разжигания ненависти там нет, там объективная критика противозаконных действий ФСБ и УФСИНа. Экспрессивныя, да, но она такой и должна быть. Очень жалко, что нет у нас широкого интереса общественности к подобным делам. Точно так могут у нас осудить любого сколько-нибудь неравнодушного человека.

Надежда Низовкина. Хочу дополнить, что театром абсурда сейчас является не только суд Советского района, , который ведет наше дело.  Им становится отделение милиции, наши площади, наш Арбат в Улан-Удэ, где нас задерживают,  где изымают у наших товарищей подписные листы,  наше жилье, куда врываются, не оформляя никаких необходимых бумажек, суды по административным делам, вот это предостережение о недопустимости экстремистской деятельности, то есть они пытаются запретить и инициативу, которая будет завтра, пытаются запугать тем, что было совершено вчера. И уголовным делом, и разгоном митинга 31-й стратегии.  Я еще раз хочу подчеркнуть, что эти три текста выбраны произвольно.  Из них только статья «Бурятия, не будь Андижаном» действительно насолила представителям ФСБ, поскольку обвинила непосредственно наше управление ФСБ Бурятии в незаконной экстрадиции человека. Большинство наших коалиционных листовок, а мы являемся авторами всей печатной продукции коалиции «За свободные выборы», то есть все коалиционные действия  проходят через нашу, так сказать, вербальную преступную руку, что все это они не привлекли. Мы готовы сделать явку с повинной о 10000 наших вербальных преступлений. Пусть вместо четырех наших дел будут тысячи дел. Мы готовы сами провести лингвистическую экспертизу с использованием тех же методов и приемов, которые использовали эксперты Малинииа, Судоплатова, эксперты Екатеринбургской лаборатории, что мы сами будем использовать методы обвинения и сами осудим себя на долгие годы, и потащим за собой всех, кто распространял наши тексты, включая форумы и интернет-порталы. Пусть будет так, если происходящее с нами действительно допускает закон.

17 декабря 2010. Москва.